Общество

17 июля 2020, 10:56

Проблемы «новой этики». Как обвинения в домогательствах изменят российскую медиасреду

Freepik

Кого обвинили в домогательствах?

На этой неделе главная тема российского сегмента Twitter — неожиданные признания женщин, имеющих отношение к медиасреде, о пережитом сексуальном насилии. В итоге посыпались обвинения в адрес работников СМИ, и некоторые из них имели уже весьма серьезные последствия: например, шеф-редактор «МБХ медиа» Сергей Простаков вынужден был уволиться. То же самое сделал и его коллега, фотограф Андрей Золотов.

Публичные извинения принес и журналист телеканала «Дождь» Павел Лобков, отметив при этом, что просто вырос в те времена, когда легкий флирт с сотрудницами считался «милой игрой», и оказался не готов к «новой этике».

В историях пользователей фигурировали и многие другие журналисты, включая, например, главного редактора moloko plus Павла Никулина и бывшего журналиста РБК Илью Немченко. Но ни тот, ни другой вины не признали.

Под удар попали не только журналисты. Например, сразу несколько человек обвинили в домогательствах двух сотрудников Сбербанка — SMM-менеджера Руслана Гафарова и руководителя проектов Сергея Миненко. Обоих банк временно отстранил от должности и пообещал провести внутреннее разбирательство. То же произошло и с сооснователем магазина комиксов «Чук и Гик» Василием Костяковским — после обвинений от бывшей девушки его временно отстранили от работы, а его зарплату решили передавать в фонд помощи «Сестры».

«Курировала» ситуацию сотрудница «Правозащиты Открытки» Валентина Дехтяренко, которая сама в Twitter рассказала о приставаниях со стороны Руслана Гафарова, а потом репостнула истории других пользователей.

Если на Западе история с MeToo привела к массовым увольнениям, разрывам контрактов и всеобщим осуждениям обвиненных, то в России волна обвинений в домогательствах вызвала неоднозначную реакцию в журналистском сообществе. Да, многие пользователи социальных сетей выступили с осуждением, однако среди известных журналистов нашлись и те, кто вступились за обвиненных сотрудников.

Даже у Павла Лобкова, публично признавшегося в своих грехах, нашлись защитники — за него вступилась Ксения Собчак, а также блогер и публицист Максим Кононенко. Оба знакомы с Лобковым лично и отметили, что тот всегда отличался скабрезным юмором, но это явно не повод клеймить его насильником. Кроме того, как заметил Кононенко, «30 лет это никого не парило».

В чем суть обвинений?

Следует сразу оговориться: далеко не во всех случаях речь идет собственно об изнасилованиях. Согласно «новой этике», сексуальным домогательством зачастую считают неуместные комплименты, «провоцирующие» взгляды. Поводом для обвинения Лобкова, например, стали сальные шутки.

Были и более серьезные обвинения — Простакова и Золотова обвинили в групповом изнасиловании. Последний хоть и признал, что подобный эпизод был, настаивает: все произошло по обоюдному согласию.

Среди пользователей встречались и весьма расплывчатые формулировки — Миненко, например, писательница Ольга Бешлей обвинила в «агрессивных приставаниях». Ему же припомнили и другие истории многолетней давности — кому-то из девушек он якобы предлагал секс, а после отказа публично оскорбил.

В общем, обвинения были совершенно разного характера, что вновь заставляет задуматься: что, собственно, считать домогательствами? И, может быть, стоит сначала определиться с этим понятием, прежде чем линчевать обвиненных, даже если они и признали вину?

На этот вопрос «360» ответила сама Валентина Дехтяренко: по ее словам, любое общение, выходящее за рамки нормальных рабочих отношений, в редакции недопустимо. Это касается как несогласованных физических контактов, так и неуместных комплиментов.

Ранее правозащитница заявляла о том, что насилием следует считать все случаи, когда человек переходит границы личного пространства, действуя при этом с позиции силы, пользуясь своим служебным положением, — в том числе и когда оскорбляет, отпускает неуместные шутки и комплименты.

Но все это, опять же, слишком расплывчатые формулировки. В конце концов, одну и ту же шутку можно понять по-разному. Поэтому Дехтяренко считает, что каждой редакции необходимо установить свои правила, чтобы предотвращать подобные «недопонимания».

По мнению правозащитницы, именно потому, что таких правил в большинстве редакций не прописано, все обвинения сейчас высказываются публично — подчиненные просто не верят в возможность решения конфликтов внутри редакции. И не верили много лет назад, когда эти истории происходили, чувствовали себя слабыми и уязвимыми перед начальством.

Есть и другие пути решения проблемы. Председатель Союза журналистов России Владимир Соловьев сообщил «360», что недавно Международная федерация журналистов специально для российских коллег прислала инструкцию о том, как вести себя работникам медиа в случаях харассмента.

Вот только международные эксперты, видимо, не до конца понимают российскую специфику, поэтому некоторые пункты кажутся совершенно диким. Например, согласно этой инструкции, человека следует наказывать даже за «слишком откровенный» взгляд. Также Соловьев считает, что вывешивать грязное белье не в наших традициях, поэтому общественность так неоднозначно и восприняла эти обвинения. По словам журналиста, было бы правильнее, если бы такие вопросы решали в судебном порядке — в случаях, когда имели место нарушения Гражданского или Уголовного кодекса.

А как же презумпция невиновности?

Но самая главная проблема в таких публичных обвинениях — это абсолютное отсутствие презумпции невиновности для тех, кто оказался фигурантом скандала.

И действительно, ведь речь идет о фактически голословных обвинениях — это истории, которые произошли много лет назад, абсолютно ничем не доказанные. Сейчас их и невозможно доказать — тем более если речь не о физическом контакте, а о том же «провокационном» комплименте, сказанном тет-а-тет. Но еще сложнее доказать, что этой ситуации не было. 

А это уже ставит журналистов (в особенности мужчин, потому что их гораздо чаще обвиняют в домогательствах) в очень опасное положение. Ведь если автоматически принимать на веру слова обвинителей, то в перспективе любого неугодного журналиста или просто медийную личность можно будет запросто оговорить. И если институт репутации, за который ратуют некоторые правозащитники, будет работать, то тогда будет разрушена и карьера, и жизнь обвиненного. Не говоря уж о публичной травле, которая в такой ситуации обеспечена.

В ответ на это Дехтяренко заметила, что у обвиненного остается право опровергнуть слова предполагаемых «жертв насилия».

При этом Дехтяренко заметила, что большинство участников конфликтов признали свою вину, а кто-то добровольно покинул свою должность. По ее мнению, это доказывает, что обвинения были правдивыми. Свой резон в этом есть, однако любопытно наблюдать, как пользователи, поддержавшие кампанию по «разоблачению насильников», реагировали на те случаи, когда фигуранты скандальных историй отрицали свою вину. В большинстве случаев им просто не верили, к тому же еще и обвиняли в «виктимблейминге» — то есть в том, что они перекладывали часть ответственности на сторону, считающую себя пострадавшей.

Да и не может быть по-другому, когда кто-то публично обвиняет человека в домогательствах, а тот публично отрицает это, и ни один при этом не имеет вещественных доказательств своей правоты. В таком случае стороннему наблюдателю не остается ничего другого, кроме как принять слова одного из них на веру. Он интуитивно выбирает того, кто ему наиболее симпатичен. И в результате кто-то неизбежно будет несправедливо обвинен — либо в домогательствах, либо в клевете. И, как показывает практика, гораздо чаще люди склонны верить «жертвам».

Так что проблему следует искать скорее в законодательстве. Пока понятие насилия не прописано в уставах и государственных кодексах (если рассматривать проблему за пределами СМИ), никто не застрахован ни от домогательств, ни от клеветы.