Мы стали ксенофобами? Социологи‐иноагенты ввели россиян в заблуждение

Мы также узнали, что 19% сограждан поддерживают лозунг «Россия для русских», а одобряет объявления о сдаче квартир в формате «Только для славян» все 40% опрошенных. Сторонников жесткой миграционной политики у нас теперь целых 67%. А стихийных примордиалистов (то есть сторонников тезиса, что этническая принадлежность передается по наследству, а не выбирается самим человеком) у нас 71% и среди них доля «ксенофобов» выше, отмечают авторы мониторинга. По итогам исследования делается вывод, что на фоне пенсионной реформы и экономических трудностей граждане начали вымещать свою злость на неком «другом».

Полученные «Левада-центром»* выводы вызывают недоумение почти у всех, кто их так или иначе в последние дни обсуждал, так как ощутимо расходятся с реальностью, данной нам в ощущениях, и показаниями самого же опроса. Уровень неприятия выходцев из Средней Азии находится на уровне 2010 года (когда тема миграции стояла катастрофически остро) — 30% не пускали бы их в Россию. Желающих ограничить проживание в стране «выходцев с Кавказа», по данным самого же опроса «Левады»*, по сравнению с прошлым годом почти не прибавилось — 23% против 22% в прошлом году, а вот в 2013-м «кавказофобами» были 54%.

Откуда же тогда «Левада-центр»* взял «резкий рост ксенофобских настроений»? Перед нами не настоящая социологическая служба, а «аналитический центр», возглавляемый известным либеральным аналитиком и публицистом Львом Гудковым, чрезвычайно сосредоточенным в своих публикациях на теме «русского фашизма», «русского нацизма» и извечной ксенофобии русского народа. Центр имеет статус иноагента, то есть его деятельность осуществляется в интересах зарубежных заказчиков и спонсоров, что довольно наглядно выражается в заголовках и языке материалов, в которых регулярно упоминается, к примеру, «аннексия Крыма». При этом выборки, делаемые левадовскими «социологами», крайне некорректны и нестабильны, представляют собой настоящий социологический «импрессионизм».

Скажем, «небывалый скачок ксенофобии», зарегистрированный «Левадой»* в этом году, на деле связан с тем, что в прошлом году горе-аналитики, по тем или иным причинам, решили показать серьезное снижение ксенофобии ниже средних значений. Был ли на это дело заказ, или просто поленились и решили провести опрос по хипстерским кофейням, но в прошлом году граждане России все как один полюбили нежной любовью иностранцев и иноплеменников.

Например, уровень негатива к выходцам из Средней Азии, по данным «Левады»*, застыл на отметке 29% на протяжении 2014, 2015 и 2016 годов, а в 2017-м вдруг спикировал до 19%, зато в этом году «небывало возрос» до 25%. Уровень негатива к цыганам так же держался на уровне 21—23% с 2014-го по 2016 год, в 2017-м резко «рухнул» до 17%, а теперь столь же резко вырос до 32%, до уровня 2013 года, когда всю страну буквально сотрясали национальные волнения, высшей точкой которых были события в Бирюлёво.

Всякий, кто хотя бы немного знаком с тем, что такое социология, и как работает формирование общественных настроений, может с уверенностью сказать: так не бывает. Подобные метания общественного мнения без внешних факторов или интенсивной пропагандистской кампании попросту невозможны (а ни внешних поводов, ни пропаганды не было). Либо «Левада»* сделал некорректную выборку в 2017 году и серьезно занизил уровень ксенофобии в стране, сделав опрос среди ревнителей толерантности. Либо некорректная выборка сделана в 2018, когда подобрали людей почему-то с особым раздражением относящихся к китайцам и вьетнамцам, но стабильно настроенных к гастарбайтерам из Средней Азии. Наиболее же вероятно, что некорректная выборка была сделана в обоих случаях, и полученный «скачок ксенофобии» так же и противоположное ему снижение в прошлом году, являются чистой воды фантомом, существующим только на экранах мониторов.

Наиболее вероятно, что общий уровень нетерпимости в России находится близ тех показателей, которые фиксировались в 2014–2016 годах примерно на одинаковом уровне. Причем он довольно резистентен даже к телевизионной пропаганде.

Скажем, наше ТВ постоянно рассказывает об ужасах беженского нашествия на Европу. Формируемый у нас пропагандистский образ (надо сказать, не так уж далекий от действительности) захлестываемой волнами нашествия из Африки и с Ближнего Востока «старушки», подтавчиваемой изнутри гей-пропагандой, въелся уже в подкорку. Казалось бы логично, что в результате этого многолетнего облучения с телеэкрана у нас должен сложиться довольно негативный стереотип к выходцам из Африки, они должны восприниматься как потенциальная угроза, аналогичная той, которую в них видят в Европе. Однако — ничего подобного, уровень негатива к африканцам если и возрос, то незначительно.

Вся российская ксенофобия порождена исключительно реальными проблемами —миграционной и криминальной. И напрямую зависит от того, насколько они, что называется, «колют бока». На сегодняшний момент покалывание ниже среднего, уровень преступности — падает, уровень безработицы — падает, соответственно, предпосылок для реальной ксенофобии в стране сегодня просто нет (хотя это не значит, что их не будет завтра).

А теперь давайте зададимся главным вопросом: так ли уж это плохо — «ксенофобия», и что вообще это слово значит?

В современных городских обществах ксенофобия — это, прежде всего, реакция на поведение не соответствующее тому образцу, который формально или, чаще, неформально, принят в данном обществе за стандарт. Такое поведение считается в рамках данного общества «цивилизованным», то есть показывает умение и желание человека стремиться к удобному и бесконфликтному совместному проживанию. В городах, особенно больших, в которых проживает большинство жителей развитых стран, по-другому, чем выработав единый цивилизационный стандарт, распространяемый на всех, выжить просто невозможно. А анклавы «своежития» — чайна-тауны, гетто и прочие воспринимаются и, чаще всего, являются источником опасности.

Разумеется, существует совсем другая, «сельская» ксенофобия, там, где два разных народа не могут поделить одну землю и готовы друг друга убить. И она устроена совсем иначе, но для России нигде, кроме Кавказа (где такие конфликты иногда бывают) ксенофобия такого типа не актуальна.

Город требует от людей вести себя в главном одинаково, то есть цивилизованно (цивилизация в буквальном переводе с латыни и значит — городской образ жизни), а если и позволяет отличия, то в виде милых личных чудачеств. Если поведение того или иного индивида или группы далеко и демонстративно выбивается за принятый стандарт, то начинают вырабатываться механизмы принуждения к цивилизованной совместной жизни, одним из которых выступает демонстративное неприятие и формирование предрассудков в отношении ведущей себя «не так» группы.

Безусловно, предрассудки точны далеко не всегда. Не каждый член попавшей под подозрение группы ведет себя осуждаемым образом. Но в целом «мнение народное» ничуть не менее точный инструмент, чем «выборки» социологов, которые тоже точностью не блещут.

Именно такого типа предрассудками объясняются пресловутые объявления: «Славянская семья без детей снимет квартиру» и т. д. Арендодателей, конечно, не интересует состав крови квартиросъемщиков и точно ли их прапрапрапрапрапрабабушки носили височные кольца. Им важно, чтобы квартира сохранялась в приличном состоянии, не превратилась в общежитие для целого кишлака, никто не жарил шашлыков на балконе под песню «Черные глаза», а не заплатив, не стал угрожать «позвать братьев» и размахивать ножом. Именно подобные поведенческие черты обыватель обобщает как «нерусские» и слывет «ксенофобом».

При этом собственно культурные черты большинства «нерусских» его, как правило, не интересуют – есть ли у него черкеска с газырями, носит ли он на шее амулет от сглаза с синим глазом, любит ли он плов или хачапури – к такого типа собственно этническим особенностям в русском обществе всегда относились с доброжелательностью, интересом, даже любопытством, вплоть до готовности перенять.

Городская «ксенофобия» – это достаточно дружное давление общества на индивидов и группы с целью принудить их придерживаться таких правил поведения, которые делают совместную жизнь с ними в одном городском пространстве комфортной, предсказуемой и бесконфликтной.

И эта «ксенофобия» работает. К примеру, много лет нас возмущал широко распространившийся среди мигрантов из Средней Азии обычай кровавых жертвоприношений на Курбан-Байрам. Чудовищные, непредставимые для современного города картины вызывали страх и отвращение.

При этом никто не имел никаких претензий ни к исламу, ни к празднику, ни даже к обычаю резать барашков (баранину мы почти все едим) — неприятие вызывало сочетание кровавой практики и избранных для неё мест, вплоть до детских площадок во дворах. Наверное, даже в чисто мусульманских странах, где подобные зрелища были более привычны, они не были настолько демонстративными.

Давление возмущенного общества дало свои результаты — власти Москвы и Подмосковья добились упорядочивания этой практики, и теперь совершать свои обряды мусульмане могут беспрепятственно, при этом кровавыми жертвами никого не шокируя. Градус напряжения спал. Спал именно потому, что общество проявило «ксенофобию» и добилось соблюдения принятого в цивилизованной городской среде нашей страны стандарта. Казалось бы, как еще решать такие вопросы?

Однако наметившаяся на Западе на рубеже XX и XXI веков идеология «толерантности» и «мультикультурности», к сожалению, навязываемая и у нас, предлагает решать их совершенно иначе. Даже самые странные жизненные практики тех или иных групп и меньшинств, в том числе затрагивающие и задевающие интересы других людей, предлагается считать нормальными проявлениями их «особенностей», по отношению к которым остальные должны проявлять «терпимость».

Какими бы нелепыми, отвратительными, шокирующими, вульгарными, пугающими, бесчеловечными не были те или иные поведенческие особенности различных меньшинств, представителям городского большинства предлагалось относиться к ним с терпимостью, то есть не замечать или уважительно улыбаться.

Хуже того, доктрина толерантности, по сути, позволила считать «культурными особенностями», требующими уважения, заурядные преступления, такие как избиение жен и детей мужьями, повышенную уличную агрессивность, кровную месть, чудовищные обычаи, типа «женского обрезания». Криминальные типы очень быстро освоили эту терминологию и сплошь и рядом говорят о своих «культурных особенностях», неуважение к которым объявляется «ксенофобией».

При этом поразительно то, что одновременно представителям меньшинств разрешается в этой системе абсолютная нетолерантность к обычаям и культуре большинства (точнее бывшего большинства), которые подавляются со ссылками на «оскорбление чувств» меньшинств. В рамках «мультикультурного» и «толерантного» подхода можно ходить в полностью закрывающей лицо одежде, но нельзя ставить в центрах городов рождественские елки, можно калечить половые органы девочек, но нельзя в публичных местах устанавливать кресты, можно совершать кровавые жертвоприношения, но нельзя иметь в меню школ свиные сосиски.

При этом, защищаясь от подобной мультикультурной агрессии, городское общество вынуждено уже апеллировать не к общей норме цивилизованного общежития, а к своим собственным «культурным особенностям», прибегать к стратегии меньшинства. Иными словами, не только гости европейских столиц сохраняют свой «деревенский» уровень ксенофобии, но и тип ксенофобии самих горожан аграризуется. Вместо мягкого принуждения к следованию принципам цивилизованного общежития они вынуждены, иногда с оружием в руках, защищать «свою территорию». Европа, как показали события в немецком городе Хемнице 27 августа, вступает в эпоху своих «Манежек» и «Кондопог», причем полиция оказывается практически на стороне пришельцев.

«Мультикультурность» и агрессивная борьба против «городской ксенофобии», выражающейся в неприятии чуждого и варварского поведения, ведет к неизбежному развитию ксенофобии сельской, причем — двусторонней. А сельская ксенофобия однажды неизбежно обернется резней. Возможно, именно её-то и добиваются для нас разоблачающие «рост ксенофобии в России» иноагенты, имитирующие социологов.

* организация является иноагентом.

Мнение автора не совпадает с позицией редакции.