Дважды рожденный. 140 лет назад в селении Гори родился Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили)

Говорят, решение отмечать день рождения 21 декабря, да еще начиная отчет годов жизни не с 1878-го, а годом позже, было принято из-за того, что кому-то в окружении вождя показалось, что народу хорошо бы отпраздновать его пятидесятилетний юбилей в субботний день, накануне выходного. Почему-то в прошедший год, когда ему 18 декабря действительно исполнилось полвека, это в голову ни самому вождю, ни его ближнему кругу не приходило. О причинах этого спорят, но однозначного ответа нет до сих пор.

Для семьи моего деда и матери это «двойное рождение», а потом и смерть 5 марта 1953 года имели собственную драматичную историю. Дед, начальник оперативного отдела штаба, однажды в декабре 1943 года дежурил от командования по 2-му Белорусскому фронту. В ночь с 21 на 22 декабря по прямой связи вдруг позвонил Сталин и тут же поблагодарил, что фронт в его день рождения сделал ему дорогой подарок: одна из стрелковых дивизий заняла небольшой городок, и на площади бойцы водрузили огромное красное знамя с ликом улыбающегося вождя. Полегла половина личного состава — по доложенным в Ставку отчетам. Вот, дескать, как ценим эту дату! Никого не пожалели. Сталин знал моего деда задолго до войны по каким-то важным совещаниям в Генштабе и, сразу перейдя на ты, попросил не будить командующего, а передать ему, что тот немного опоздал, потому что в действительности Коба родился 18 декабря годом раньше, чем официально было объявлено. Напрасно, дескать, загубили народ, сказал, как показалось деду по телефону, с усмешкой вождь. Тем более городок этот, вполне обоснованно считали в Ставке, совершенно никому сейчас не нужен, так как теперь оказалась нарушенной линия фронта и остатки дивизии вполне могли угодить в котел. Отступите, сказал Сталин, оставьте городок, да не забудьте знамя с моим портретом. На этот раз он открыто рассмеялся.

Но все дело было в том, что городок в действительности не брали, а о докладе в Ставку — что это подарок вождю ко дню рождения — дед не знал. Он сразу ответил Кобе, что дивизия с места вообще не двигалась и, стало быть, никаких юбилейных жертв нет и линия фронта по-прежнему прямая. А то, что вождь родился 18 декабря, сказал дед, он всегда знал, потому что за день до этого в 1929 году, то есть когда официально изменили день рождения Сталина, родилась моя мама — дочь деда. Сталин опять рассмеялся и после короткой паузы вдруг очень серьезно, почти грубо, посоветовал больше приписками к его юбилеям не заниматься, а брать нужные селения в день появления на свет дочерей и сыновей командования фронта, а не московских вождей. Именно так и сказал, по воспоминаниям деда. А что касается лживого доклада о погибших, то теперь 2-й Белорусский фронт будет получать меньше интендантского обеспечения ровно на количество якобы погибших. Так что, мол, выкручивайтесь теперь сами, как умеете, прощелыги.

Был еще один телефонный разговор, когда Сталин упомянул тот случай со своим вторым днем рождения. Дед оказался одним из немногих, кто посмел во время начавшегося варшавского восстания в августе 44-го года в присутствии командующего фронтом связаться со Сталиным и, волнуясь, доложить, что фронт готов овладеть Варшавой. Но верховный главнокомандующий не давал развернуть наступление, явно ожидая разгрома восставших подпольщиков-поляков. Он молча выслушал доклад и вдруг хмуро сказал, что, во-первых, сегодня не его день рождения, а во-вторых, Варшава не тот «липовый» городишка и все это теперь не их дела в штабе фронта. У Кобы была феноменальная память. Деда после взятия города и ранения ноги отозвали в Москву, в академию Фрунзе, на преподавательскую работу без всяких шансов на карьерный рост в дальнейшем. Было ли это личной местью или наукой другим, а, может быть, напротив, признанием смелости военного и сохранением ему жизни, не знаю.

Он умер 5 марта 1953 года, в день рождения моего деда и отца (его зятя). Так что у нас дома хорошо помнили все эти сталинские даты.

В нашей семье его все же не любили, потому что накануне войны и вскоре после ее окончания из окружения деда, многих близких его друзей и коллег в живых или даже просто на свободе остались очень немногие. Сталин недолюбливал старых кадровых военных, предпочитая им молодых да ранних, кто был набран на места арестованных и казненных старших офицеров и генералов, да еще был благодарен вождю за неожиданные высокие назначения. К «старикам» он относился очень потребительски, с хладнокровным расчетом. Это сказалось на образованности в армии, на общем климате отношений, который пронизывал все сверху донизу и в конечном счете привел к частичной деградации. Сокращение армии в дальнейшем, которое предпринял Никита Хрущев, как раз и стало следствием таких явлений — малограмотные, самоуверенные, сильно пьющие, еще очень нестарые офицеры переполняли штабы и даже командование боевых частей. А тех, кто должен был их учить важнейшим военным дисциплинам, давно уже не стало по самым разным причинам и далеко не без личного участия вождя.

Родился этот человек, оставивший зримый след в истории человечества, в очень бедной семье. Отец его был груб, а порой даже чрезмерно жесток к нему. Он избавился от сына, у которого плохо двигалась рука и мешала ему выполнять тяжелую работу либо в сапожной мастерской (отец был сапожником), либо в поле. Видимо, именно поэтому Сосо попал в духовную семинарию, и, скорее всего, именно это и повлияло на становление его характера — злопамятного, мстительного, целеустремленного и скрытного. В революционном движении он был с пятнадцати лет. Его считали в окружении Ленина несгибаемым и надежным. Потому и согласились с псевдонимом Сталин. С 1912 года, с момента включения его в члены ЦК РСДРП, по родовой фамилии его знали только в полиции, а для всех остальных он уже до самой смерти оставался Сталиным. Даже женам и детям партийный псевдоним доставался как наследная фамилия. Рассказывают, Коба (это тоже была его партийная кличка еще со времен первых ссылок) не хотел иметь ничего общего с памятью сапожника-отца и родней с той стороны. Поэтому родовую фамилию Джугашвили он мог позволить носить только нелюбому сыну Якову, тем самым отмечая отстраненность от него. Немцы, захватившие Якова в плен, об этом знали из многих достоверных источников, и поэтому с самого начала не верили в успех обмена Якова Джугашвили на фельдмаршала Паулюса. В Красной армии, в ее высшем составе — не новом, а том, что кое-как сохранился еще со времен гражданской войны и из первых выпусков военных академий, включая академию Генштаба, — говорили между собой, что Сталин на примере Якова показывает свое безразличие к судьбе любого военного. Он умел делать такие тонкие намеки, которые были куда более понятными узкому кругу людей, чем если бы даже он ясно произнес что-то вслух.

Я несколько раз спрашивал деда, почему он тогда, в придуманный день рождения Кобы, не побоялся доложить ему правду о дорогом «подарке» и чудом сохранившейся стрелковой дивизии. Он так ничего мне, еще мальчишке, толком не объяснил. Но много позже я узнал от его старых друзей, проживших значительно дольше него, что они все не желали лгать этому человеку именно потому, что он хорошо понимал, где ложь и трусость, а где правда и отчаяние. Он ощущал это на подсознательном уровне. Трусость считалась в профессиональной военной среде бесчестьем. Потому и решались на такое, хорошо понимая, какие могут наступить последствия. Но Сталину во время войны нужны были смелые и образованные командующие и начальники самых важных отделов фронтовых штабов. Так что шансы более или менее уравнивались. Думаю, мой дед так и рассуждал в это время. Он к началу войны уже окончил академию имени Фрунзе, академию Генерального штаба (обе с отличием) и даже успел защитить секретную и очень опасную по смыслу в те предвоенные, репрессивные годы диссертацию на тему масштабных боев в окружении противником и при отступлении. Говорят, именно Сталин помнил об этой защите (ему доносили новые руководящие кадры после массовых арестов в 39-м) и распорядился создать при Комитете обороны в первые месяцы войны отдел, занимавшийся уже на практике этой запретной, «не шапкозакидательской» тематикой.

Все это я именно сегодня вспомнил, в 140-летний юбилей истинного дня рождения Иосифа Сталина. Помню еще такие слова о нем за нашим военным застольем: «родился дважды, умер один раз». А дальше последовали от одного крупного военного, встретившего войну в далеком северном лагере и возращенного в действующую армию в августе 41-го года, слова, которые я и сейчас поостерегся бы произносить. В них не содержалось ни грани симпатии к вождю. Но факт в том, что за тем же столом ровно наполовину кардинально разделились мнения тех, кто хорошо знал этого человека и служил при нем и у него до самой его смерти.

Это отражает даже сегодняшние оценки и будет самым драматичным образом сопровождать и нынешнее, и, думаю, все последующие поколения.

Андрей Бинев, журналист, аналитик