Берия повторил судьбу Бирона. Палача казнили, чтобы спасти СССР

И при этом совсем не факт, что Берию расстреляли именно в эту дату. Его сын Серго утверждал, что отца убили сразу же после ареста 26 июня 1953, а все дальнейшие суд, расстрел и рассказы о нем были фальсификацией для публики. Но все-таки мемуаров об аресте сохранилось много, и то, что они разнятся, говорит, скорее, за то, что факт имел место в действительности, не был заучиваемой под копирку бумажкой с враньем.

Так или иначе, уничтоженный в 1953 году многолетний глава госбезопасности стал на долгое время символом всего самого мрачного в сталинскую эпоху, средоточием террора и преступлений. «Ежовщина» и «бериевщина» — говорили там, где куда уместнее было бы сказать о «сталинщине», начавшейся с «ленинщины». Уничтожив Берию, сталинские секретари и наркомы как бы выписали своего рода индульгенцию за собственное участие в терроре и сохранили «репутацию».

Кто скажет, к примеру, плохое слово о Микояне, который подарил советским людям мороженое, сосиски и хотел даже наладить производство гамбургеров, который разрешил приятную еду, выпустив книгу о «Вкусной и здоровой пище»? Нарком «прошел между струй», и последней его должностью был пост формального президента СССР. Но при этом именно от него (как и от Хрущева и прочих будущих «десталинизаторов») приходили в 1937 году записки. Например, такая: «Тов. МИКОЯН просит в целях очистки Армении от антисоветских элементов разрешить дополнительно расстрелять 700 человек из дашнаков и прочих антисоветских элементов», — сообщал Ежов и спешил утвердить еще больше. «За» — Молотов, Каганович, Калинин, Чубарь (недолго последнему осталось), и самое крупное — размашистое, синим карандашом — «За. И. Ст».

Делать из Берии «убийцу из убийц» приходилось во многом методами черного пиара — историями о том, как из черного лимузина он высматривал себе для утехи юных школьниц, приписыванием ему особого цинизма и распутства, зловещих планов захвата власти после смерти Сталина. Даже «бериевская амнистия» была освещена как мрачное событие — тысячи освобожденных уголовников залили страну кровью, готовя палачу путь к диктатуре. Именно эта версия отразилась и в перестроечном фильме «Холодное лето пятьдесят третьего». Притом как-то сознательно забыли, что наряду с тысячами уголовников освобождены были сотни тысяч крестьян и рабочих, осужденных «за колоски» — мелкие хищения, чтобы накормить голодных детей, и «прогулы» — опоздания свыше 15 минут (впрочем, осужденных при самом же Берии).

Закономерно, что в наши дни маятник качнулся прямо-таки в противоположную сторону. Из Берии начали лепить настоящего зайчика — защитника строгой законности, окончившего в 1938 году террор, беспощадного борца со шпионами и диверсантами, создателя атомного щита СССР, эффективного менеджера, реформатора, который начал ликвидацию системы принудительного гулаговского труда, хотел облегчить жизнь народа и выйти из холодной войны, договорившись с Западом и обеспечив нейтралитет Германии. Полно уже работ, в которых на полном серьезе пишется об «упущенной бериевской альтернативе» в развитии СССР. Появился целый разряд авторов, сочиняющих панегирики Лаврентию Павловичу как едва ли не величайшему гению всех времен и народов, едва ли не превосходившему Сталина. Когда читаешь заголовки типа «Лучший менеджер ХХ века» и рассуждения вроде «Лаврентий Берия еще до октября 1917 года досконально изучил и знал историю многих могущественных тайных орденов и разведывательных сообществ Древнего мира, Средневековья, эпохи Возрождения и современности», не знаешь, плакать или смеяться.

Имеет ли этот полуплюшевый-полуплатиновый Берия большее отношение к настоящему, чем прежний козел отпущения позднесоветской пропаганды? Прямо скажем — не намного. Главное, в чем историческая реабилитация Берии в современной публицистике справедлива, — это его вклад в реализацию советского атомного проекта. Поскольку речь шла о том, не будет ли вообще уничтожена наша страна и наш народ, то тут оценивать эффективность работ приходится по принципу «цель оправдывает средства».

Берии удалось соединить воедино несколько компонентов. Во-первых, атомный шпионаж, оперативное получение информации об американских разработках, в том числе передававшейся участниками «манхэттенского проекта» по идейным соображениям. Во-вторых, работу многочисленных «трофейных» немецких физиков, работа которых серьезно компенсировала численную нехватку отечественных кадров, которые приходилось учить прямо с места в карьер. В-третьих, собственно промышленную работу по строительству научных центров и производству ядерных материалов и других компонентов бомбы.

За пять лет СССР обзавелся «устройством», за девять вышел на «термоядерный» уровень. Поэтому когда Берию изобразили на вокзале в Екатеринбурге в числе создателей ракетно-ядерного щита, это не было совсем уж несправедливо. Только не забудем, что и эта отрасль создавалась на костях зеков, в шарашках, через принудительный труд, причем трудились не только и не столько «немцы пленные».

А вот прочие благодеяния Берии были по большей части мифом. Преданный сталинец проводил расправы в Закавказье, затем был назначен замнаркома внутренних дел и охотно сам пытал заключенных. И когда с конца 1938-го Большой террор закончился и начались «бериевские» послабления, пересмотры дел и освобождения — это были на деле сталинские послабления. И террор, и его ограничения были волей вождя, и Берия послушно как пытал, так и освобождал. Сущность и нравы кровавой системы не изменились ничуть даже во время войны, казалось бы, требовавшей сплочения народа и борьбы с подлинными врагами.

Вот, к примеру, чудовищная история про бериевских чекистов-«блокадников». Осенью-зимой 1941-42 годов, на пике голода и страданий горожан, ленинградскими подчиненными Берии было сооружено дело «Союза старой русской интеллигенции», по которому были арестованы 32 ученых-петербуржцев. Логика руководившего операцией лейтенанта госбезопасности Кружкова была простой: раз остались в городе, не сбежали, работают — значит, ждут с надеждой прихода немцев. Провокатор Альтшуллер заводил с учеными разговоры о том, что немцы, по всей видимости, победят и, добившись выражения полусогласия — мол, да, враг опасный, город может не устоять, — сдавал подопечных Кружкову. Тот пытал их отсутствием еды, опечатывал помещения, в которых замерзающая семья подследственного хранила дрова, избивал, шантажировал, соблазнял голодных людей едой.

В итоге дело имело последствия, выразившиеся в конкретных человеческих жизнях. Умерли во время следствия: гидродинамик и геофизик, профессор ЛГУ Н. В. Розе; доцент математико-механического факультета Б. Д. Вержбицкий; П. А. Молчанов — профессор, изобретатель радиозонда. Расстреляны: доцент Н. А. Артемьев, математик, профессор ЛГИ А. М. Журавский, член-корреспондент АН СССР физик В. С. Игнатовский, профессора В. А. Тимофеев, Г. Т. Третьяк, Б. И. Извеков. Специальности большинства ученых делали их необходимыми для оборонной промышленности, возможно, даже для того самого атомного проекта, которым позднее займется Берия. Впрочем, из Игнатовского пытались выбить и показания на гуманитария — академика Тарле, знаменитого ученого-патриота, чьи книги во время и после войны так много сделали для восстановления уважения к героическому прошлому русского народа.

За свои «подвиги» следователь Кружков получил в числе прочего «Медаль за оборону Ленинграда». Правда, в 1955 году, на волне как раз разборки с бериевскими кадрами, за него тоже взялись — и он оказался под судом.

«Подсудимый Кружков в судебном заседании вину свою частично признал, т. е. применение незаконных методов следствия в отношении отдельных лиц, как то: применение стоек, производство ночных допросов, ругани с целью сломления воли допрашиваемых, в отдельных случаях нанесение побоев. Признал и тот факт, что он в ряде случаев не записывал в протоколы допросов отрицательных показаний и получение показания от осужденного к ВМН Страховича, заявив при этом, что он применял незаконные методы следствия и получал признательные показания, верил тогда им и считал, что ведет борьбу с врагами народа». «Защитнику Ленинграда» дали 20 лет, и он умер в лагерях. Правда, для большинства его соучастников дело ограничилось увольнением и исключением из партии.

Иными словами, бериевская школа палачей от ежовской ничем не отличалась. Да и «Берия-реформатор» после смерти Сталина — тоже фигура во многом мифологизированная. Что лагерно-расстрельная система себя исчерпала, что ГУЛАГ надо сворачивать, людей отпускать, кого можно — реабилитировать, понимал каждый из послесталинских лидеров. Предложения ослабить холодную войну и прекратить эксцессы вроде нелепой вражды с Югославией тоже звучали не от одного Берии.

А вот в чем действительно бывший вождь большевиков Закавказья был уникален, это в том, что последовательно выступал за «укрепление роли национальных кадров» в союзных республиках, за отстранение «пришлых» (читай — русских) партийных руководителей, за «повышение самостоятельности» этих республик — иными словами, за «нерусскую» альтернативу в развитии СССР, которая быстро бы превратилась в антирусскую. Еще в сталинские годы Берия сыграл решающую роль в «ленинградском деле» — расправе над русоцентрично настроенными выдвиженцами Жданова — Вознесенским, Кузнецовым, Попковым и другими, расстрелянными в 1949 году. Их обвинили в своего рода «российском сепаратизме», стремлении увеличить роль РСФСР как реального стержня СССР.

В каком направлении развивалась «бериевская национальная политика», показали принятые ЦК КПСС 12 июня 1953-го под его давлением решения по Белоруссии. На пост первого секретаря вместо «русификатора» Патоличева был предложен «белорусизатор» Зимянин, который предложил внедрять в оборот местной компартии белоруску мову, требовал проводить совещания и партсобрания исключительно на белорусском. В самой русской из союзных республик началась волна выдавливания русских кадров, о чем говорили открыто: «Русские товарищи во многом помогли белорусам. Земной поклон им за это. А сейчас, кому из них будет очень трудно, мы им поможем переехать в другое место».

Против бериевско-зимянинской линии осмелился выступить только лидер белорусского комсомола Петр Машеров, который позднее возглавит республику и станет ее любимым руководителем. А Патоличев, которому арест Берии помог сохранить пост, потом делился впечатлениями о безумии этих двух недель: «Худшего вида проявления национализма трудно было найти. Осуществление этой бредовой идеи обернулось бы страшной трагедией для миллионов граждан, проживающих в Белоруссии». По сути, считал он, Берия готовил массовое изгнание русских из союзных республик — Прибалтики, Белоруссии, Украины, Закавказья, Средней Азии — под лозунгом «мы теперь сами».

Берия обосновывал необходимость такой политики высокими потерями при борьбе с бандеровцами на Западной Украине и лесными братьями в Прибалтике. Однако видел рецепт лечения не столько в отказе от коммунистического эксперимента, сколько в уступках националистам. Продвигал он не только нацязыки, но и введение республиканских орденов в честь местных героев, «подъем национального самосознания». Будущий генсек Константин Черненко, работавший с Брежневым в Молдавии, умолял Голикова, помощника своего шефа, забрать его куда угодно, лишь бы из Кишинева: «Слушай, помоги мне. Приходят молдаване и говорят, что я восемь лет сижу, место занимаю. Наглостью их бог не обидел. Помоги куда-нибудь уехать. Только в Россию. Куда угодно».

Большинство членов Президиума ЦК КПСС (как тогда называлось Политбюро) были этнически русскими в широком смысле или имели русифицированное (насколько это было возможно в советских условиях) самосознание. И бериевский порыв, ведший, по сути, к мятежу «националов» против русских, их откровенно испугал. Уже в 1950-х Хрущев выговаривал азербайджанскому партсекретарю Мустафаеву за антирусские проявления в политике республики: «Вы посмотрите, русские — они нередко в ущерб своей республике оказывали и оказывают помощь братским народам. И сейчас эти народы не только выравнялись, а нередко по жизненному уровню стоят выше отдельных областей Российской Федерации».

Здесь и лежит причина, по которой наследники Сталина быстро сплотились против Берии и уничтожили его буквально в считаные недели после его «национальных инициатив». Глава госбезопасности был для них не столько палачом (в этом смысле они сами были не меньшими палачами), сколько символом продолжения и даже усиления господства представителей окраин над Советским Союзом, символом «жирования» Закавказья, и в самом деле жившего при Сталине (да и позднее) по сравнению с остальным Союзом очень привольно за счет истощенной и выморенной России.

Систему сверхэксплуатации России в пользу нацреспублик создал Ленин, поддерживал Сталин, хотя вред ее осознавался уже в 1920-е, продолжалась она и впоследствии. Но Берия намеревался не только не регулировать ее, но еще и усилить так, чтобы русские не могли пользоваться привилегиями более высокого уровня жизни даже в республиках — просто потому, что были бы оттуда изгнаны назад, в сверхэксплуатируемую РСФСР. При таком сценарии Советский Союз рассыпался бы, наверное, уже к началу 1960-х. Чтобы не допустить такого развития событий, соратники с Берией и расправились.

В известном смысле смысле он повторил судьбу другого зловещего временщика — Бирона (даже фамилии созвучны), тоже, по сути, иностранца, решившего взять власть в империи и править при помощи тайной канцелярии. И тоже пользовавшегося репутацией «эффективного менеджера». Однако русские дворяне в XVIII веке не хотели «менеджера», они хотели русскую государыню «природной православной персоны» и русское правительство. И Бирон пал. Берия, но только с поправкой на жестокие нравы коммунистической диктатуры, повторил его путь.